среда, 5 мая 2010 г.

“Зверь именуемый кот” – превращение заурядной вещи в волшебный продукт.

Благодаря [info]awas1952, обнаружена совершенно замечательная запись: http://journals.ru/journals_comments.php?id=3303523, содержащая такой рассказ:


Lensky: На одном из форумов.

На прошлой неделе менял покрышки на машине , и увидел на шиномонтажке интересное объявление . Мол , вы можете накачать шины воздухом – входит в цену шиномонтажа , азотом – нужно доплатить за колесо 40-50 рублей и “смесью азота, аргона и кислорода” . Цена – 25 рублей за колесо . Указано процентное содержание газов . Азота – 78% , аргона -1% , кислорода -21% …
На мой вопрос , как идет бизнес по продаже этими товарами – мне сказали что вобщем-то неплохо . Азотом качает примерно 5% клиентов . А “смесью” – почти 25%


Это замечательный пример того, как правильная формулировка ценности продукта превращает заурядное в волшебное.


В связи с этим мне вспомнился замечательный “маркетинговый” эпизод из “Ходжи Насреддина” В.Соловьева , для нас с вами этот эпизод важен не только гениальностью идеи но и методикой продумывания проблемы и организацией рекламы? выбора места с высоким трафиком. Для тех, кому лень прочесть эпизод привожу цитаты.



Совершив свой подвиг искупления, он потом целый день думал. Уединялся и думал.
Мысли его шли двумя рядами – о старухе и о жестокосердых людях, отказывающих ей в помощи.


Он жалел первую и негодовал на вторых. Но он оказался бы недостойным своего великого будущего, если бы ограничился только жалостью и только негодованием. Надлежало действовать, но как? Здесь-то и познал он впервые силу своего разума. Для начала он отделил мысли от чувств, дабы последние не торопили первых, затем привел путаный клубок мыслей в стройный порядок, предельно их упростив и расставив по старшинству, в той последовательности, в которой они рождались. Этому способу размышлять научился он, разгадывая за своей маленькой доской шахматные головоломки, что часто видел в чайханах на базаре. Бывают в шахматах вынужденные ходы, которые в ущерб себе и против воли – но приходится делать, повинуясь противнику.


Именно так и решил маленький Насреддин: если бухарские жители не умеют сами быть милосердными – надо их вынудить к этому. Определив задачу, он тем самым определил и русло своих дальнейших размышлений.


Они сводились к поискам такой игры, в которой он имел бы перевес над бухарцами.


Чтобы не затруднять себя раздумьями о многих тысячах бухарских жестокосердых жителей, он счел полезным слить их в своем воображении всех вместе, в одного Большого Бухарца.
Дело упростилось: думать об одном Бухарце, хотя бы и очень большом, оказалось много легче.
Насреддин приступил к изучению природы этого столь жестокого Большого Бухарца, с целью найти брешь в том щите, которым упомянутый Бухарец прикрывает свой разум и свое сердце от проникновения в них праведной жалости.


Внутренняя сущность Большого Бухарца оказалась весьма далекой от бездонности,- в продолжение всего лишь двух или трех часов раздумья мальчик достал уже дно. И там обнаружил зловонную тину жадности, ракушки скупости, полусгнившие водоросли утробного себялюбия.


Теперь Большой Бухарец был ему настолько ясен, что даже и внешне отчетливо вырисовывался перед его умственным взором, причем в невыносимо отвратительном виде.


Ростом он мог потягаться с любым минаретом, но был много толще – пояс его на животе едва сходился; он был жирен и румян, имел пухлые щеки, маленькие заплывшие глазки, тупо и вяло глядевшие на мир; по его лицу сонно блуждала самодовольная бессмысленная улыбка, а когда он приоткрывал губы, за ними угадывался толстый, неповоротливый, шепелявый язык;он беспрерывно сопел, вздыхал и кряхтел – от излишнего жира, скопившегося во внутренностях; в руке он держал огромную – в арбяное колесо – лепешку, намазанную медом, и когда от нее откусывал, то в сладостном изнеможении стонал и урчал, загораживаясь локтем и озираясь – не собирается ли кто-нибудь отнять у него лепешку или попросить кусочек?


Маленький Насреддин был сердит на бухарских жителей за их жестокосердие к старухе, поэтому Большой Бухарец и представился ему таким отвратительным.


Но гнев – плохой советник беспристрастия; в этом представлении было, конечно, мало справедливого, ибо настоящие бухарцы в огромном большинстве были хорошие, добрые люди.


Они отказывали старухе в помощи вовсе не из утробного себялюбия, а скорее потому, что не умели разглядеть за ее внешним безобразием всей глубины ее страдания; если бы разглядели, то помогли бы сами, без принуждения со стороны; им просто не хватало глубокомыслия.


Но мальчику раздумывать об этом было некогда: он готовился к схватке с Большим Бухарцем, следовательно, заранее проникался презрением и гневом к нему, как это бывает всегда, во всякой борьбе. Исследуя щит Большого Бухарца, маленький Насреддин весьма быстро нашел в нем зияющую брешь.


Она состояла в том, что Большой Бухарец был, помимо всего прочего, суетно любопытен и необычайно падок на всякие чужеземные диковины. Сюда, в эту брешь, и следовало направить удар.


<…>


Сначала он направил стопы на Китайскую площадь, где торговали различным старьем; там за сходную цену – полтаньга – он купил старую поломанную деревянную клетку, довольно большую – из тех, в которых чайханщики держат кекликов – горных куропаток, ценимых за свое кудахтанье, напоминающее звон стекла. Затем мальчик направился в древопо-делочный ряд, нашел мастера, взявшегося починить клетку,
- на это ушло еще полтаньга.
Третьи полтаньга были уплачены красильщику, расписавшему клетку всеми красками, что нашлись в его лавке,- зеленой, синей, красной, желтой и белой. Напоследок расщедрившийся красильщик опоясал клетку сверх уговора широкой золотой каймой, воскликнув при этом:
- Теперь, мальчик, тебе осталось только поймать жар-птицу с алмазным пером в хвосте!
- Она уже поймана,- ответил Насреддин.


- Жар-птица, какой не видели еще в Бухаре: о четырех лапах и в черной шерсти.


<…>


Здесь начинались три самых людных торговых ряда: ткацкий, обувной и скобяной. Немного в стороне от скрещения дорог старуха увидела небольшую палатку – камышовые циновки, укрепленные на четырех жердях. Два входа – один напротив другого – прикрывались занавесками из грубой небеленой холстины.
Возле палатки сидел ее зодчий – какой-то базарный старик; получив от Насреддина две таньга, он с благодарностями удалился.


Мальчик повел старуху внутрь палатки.


Там был вкопан столб с прибитой к нему сверху широкой доской – возвышение для клетки. Больше ничего в палатке не было. Свет падал сверху сквозь дыру в крыше.
- Побудь здесь, бабушка,- сказал Насреддин.- У меня есть еще одно дело – последнее.


<…>


… писец вопросил:
- Какая тебе нужна надпись, мальчик? Говори -и я тебя осчастливлю.
- Всего три слова,- сказал маленький Насреддин.- Большими буквами: «Зверь, именуемый кот».
-Как? Повтори… «Зверь, именуемый кот»? Гм…


<…>


Писец вытащил из-под коврика кусок желтоватой китайской бумаги, ножом обрезал его, вооружился кисточкой и принялся за работу, сожалея в душе, что из трех слов, порученных ему, нельзя, при всей его ловкости, выкроить ни одного для доноса.
На обратном пути маленький Насреддин задержался только в обувном ряду, где сапожным клеем наклеил надпись на гладко выструганную дощечку.


Повешенная перед входом в палатку, она имела весьма приманчивый вид.
-Теперь, бабушка, собирай деньги,- сказал маленький Насреддин. Кот, посаженный в клетку, был уже водворен внутрь палатки и нудно-тягуче мяукал там, скучая в одиночестве. Старуха со своим черепком расположилась у входа.
Маленький Насреддин встал от нее в трех шагах, поближе к дороге, набрал полную грудь воздуха и завопил так звонко, так пронзительно, что у старухи нестерпимо зачесалось в ушах.
-Зверь, именуемый кот! – кричал Насреддин, покраснев и приседая от натуги.
- Находящийся в клетке!
Он имеет четыре лапы! Четыре лапы с острыми когтями, подобными иглам! Он имеет длинный хвост, свободно изгибающийся вправо и влево, вверх и вниз, могущий принимать любые очертания – крючком и даже колечком! Зверь, именуемый кот! Он выгибает спину и шевелит усами! Он покрыт черной шерстью! Он имеет желтые глаза, горящие в темноте подобно раскаленным угольям!


Он издает звуки – противные, когда голоден, и приятные, когда сыт!
Зверь, именуемый кот! Находящийся в клетке, в прочной надежной клетке!


Каждый может его созерцать за два гроша без всякой для себя опасности! В прочной надежной клетке! Зверь, именуемый кот!..
Прошло не более трех минут, как его усердие было вознаграждено. Какой-то базарный зевака, вышедший из скобяного ряда, остановился, послушал и повернул к палатке. По виду это был подлинный двойник Большого Бухарца, только меньше ростом,- его младший брат, такой же толстый, румяный, с таким же вялым и сонным взглядом.


Он приблизился вплотную к Насреддину и, расставив руки, остолбенел. Его толстое лицо начало медленно расплываться в тягучей бессмысленно-блаженной улыбке, глаза остановились и остекленели.
-Зверь, именуемый кот! – надрывался прямо в лицо ему Насреддин.- Сидит в клетке! Два гроша за созерцание!
Долго стоял Малый Бухарец, внимая в тихом и бессмысленном упоении этим воплям, затем подошел к старухе, порылся толстыми пальцами в поясе и бросил в ее черепок два гроша. Они звякнули.


Голос маленького Насреддина пресекся от волнения. Это была победа. Малый Бухарец откинул занавеску, шагнул в палатку.
Насреддин затих, ожидая с замирающим сердцем его обратного появления.
Малый Бухарец оставался в палатке очень долго. Что он там делал – неизвестно; должно быть – созерцал.


Когда он вышел – на лице у него обозначались растерянность, обида и недоумение,- словно бы там, в палатке, надевали ему на голову сапог и пытались накормить мылом.


Опять подошел он к маленькому Насреддину, возобновившему свои вопли, опять, расставив руки, остолбенел,- только теперь на его лице вместо блаженной улыбки отражалась какая-то смутная тревога ума.
Он догадывался, что его провели, но каким способом – понять не мог.


С тем Малый Бухарец и удалился.
А возле палатки уже были трое новых и громко ссорились – кому первому созерцать зверя.
Эти оказались подогадливее: последний, выходя из палатки, заливался безудержным смехом. А так как любому одураченному свойственно желать, чтобы все другие не оказались умнее, то эти трое ни словом не обмолвились следующим двоим, стоявшим у входа. Созерцание зверя длилось весь день.
Его созерцали купцы, ремесленники, приезжие земледельцы, даже многоученые мужи ислама в белых чалмах с подвернутыми концами. Его созерцали до кормления, когда он издавал звуки противные, и после печеночного кормления, когда он уже никаких звуков не издавал, а вылизывался и вычесывал из своей шерсти блох. Палатка закрылась лишь с барабанами.


……..


©Саминский Алексей. Блог о маркетинге и продажах.

Бесплатная консультация по маркетингу и продажам

Комментариев нет:

Отправить комментарий